Оглавления тем: | Текущей; | Объемлющей. | Прочие любимые места в Интернете.
Много ли рынку людей надо?
Интеллект и производство Вассерман Анатолий Александрович, системный программист, корреспондент журнала «Промышленность России»Мало кто сомневается, что за последние годы наука и техника в странах, ещё недавно бывших республиками Советского Союза, отстала от мирового уровня даже на тех направлениях, где в советское время нас не догонял никто.
Причина этого отставания, казалось бы, очевидна: переход к рынку. Советская власть могла сосредоточить все ресурсы страны на нескольких ключевых направлениях и вырваться на них вперёд, мирясь с отставанием в остальных сферах. Рынок же такой сверхконцентрации не допускает: мало кто согласится оплачивать будущее в ущерб настоящему. Поэтому на Западе наука и техника развиваются только по мере возникновения массовых потребностей. Есть, правда, оборонные отрасли. Но и в них всё чаще используются достижения гражданской техники, хотя ещё недавно именно военные потребности считались главным источником новшеств.
Всё логично. Но есть и другие причины. Одну из них — пожалуй, наиболее серьёзную — можно было бы предсказать по историческому опыту.
Невыученный урок
Распад советской империи начался в 1989-м. Череда революций — от «бархатной» в Чехословакии до кровавой в Румынии — потрясла мир, хотя и ожидалась всеми. А вот официальная самоликвидация Совета Экономической Взаимопомощи, пожалуй, не ожидалась.
И уж подавно мало кто ожидал, что в ночь с 18-го на 22-е (1991.08.19–21) восьмёрка шестёрок убьёт то самое государство, которое грозилась спасти от превращения в конфедерацию. Нам бы нынче иметь хотя бы конфедерацию…
Правда, борцы за расчленение — как правило, коммунистические парламенты республик, ещё 17-го марта того же 1991-го добившиеся на референдуме поддержки Союза тремя четвертями вверенных их попечению избирателей — обещали своим осколкам империи скоропостижное экономическое процветание.
Как известно, история учит только тому, что ничему не учит. А жаль. Ведь последствия распада СССР можно было предсказать, обратившись к истории распада империи Австро-Венгерской.
Беды Австро-Венгрии нам почти незаметны на фоне других проигравших в Первой мировой войне — Германии и Турции. Да и причины их неочевидны.
Людские потери меньше, чем у союзников. Территориальные потери — минимальные. Промышленность в основном сохранена. Боевые действия велись только на территориях, отошедших к Польше, да и там предприятия не разрушались. Репарации и контрибуции по сравнению с Германией неощутимые.
Однако при всех этих преимуществах экономическое положение осколков распавшейся империи было тяжелее положения той же Германии.
Легендарный удар
Видимых причин этих экономических проблем тогда не обнаружили. Возможно, потому о них и не задумались. Тем более что в конце концов экономика наладилась. А на фоне Великой депрессии страны распавшейся империи выглядели не хуже прочих. Хотя, к сожалению, и не лучше.
Между тем главная причина уже тогда многими ощущалась. Хотя и не на уровне строгих научных объяснений. Но легенда, на этой причине основанная, родилась уже тогда: интуиция часто опережает рассуждение.
Легенду эту рассказывали о многих знаменитостях того времени.
Включая Петра Леонидовича Капицу. Он первым соорудил для своих экспериментов оборудование, сопоставимое по сложности, размеру и мощности с промышленными электрогенераторами. Потому и фантазировали о нём скорее как об инженере, чем как об учёном.
Но вероятнее всего, первым героем этой легенды был Элихью Штейнметц. Учёный, в совершенстве знавший электротехнику, изобрёл основные опоры экономической мощи General Electric.
Итак, к персонажу легенды обратились с просьбой починить новейшую и мощнейшую электроустановку. Он посмотрел, подумал, разок ударил молотком по корпусу — и установка заработала. Герой потребовал гонорар $1000. Изумлённые бухгалтеры потребовали постатейной росписи расходов. И учёный написал: «$1 — за удар молотком; $999 — за то, что знал, куда ударить».
Эпоха массового творчества
Впрочем, эта легенда — не самое раннее упоминание причины стольких экономических проблем. Задолго до того, как её рассказали впервые, классик марксизма учил: «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой».
Увы, наши коммунисты своих классиков почитают, но не читают. Лишь к концу 60-х КПСС вынужденно признала: наука — то есть идея, подкреплённая технологией проверки — становится непосредственной производительной силой. А уж считаться с требованиями этой силы партия, несмотря на все попытки обжиться в научно-технической революции, так и не выучилась.
Не удивительно. Ведь задолго до этой революции — в эпоху создания всесильного, ибо верного, учения — разработка нового товара стоила ничтожно мало по сравнению с его производством. Были, конечно, и исключения. Но очень немногочисленные. Модельеры, художники да писатели…
Зато в 60-е годы новинки пришлось разрабатывать коллективам. В любой отрасли стали нормой конструкторские бюро — раньше такое бывало разве что в авиации. Авиационные же КБ разрослись до тысяч специалистов.
Конечно, такую армию разработчиков не каждый карман выдержит. Большинство фирм (даже в таких странах традиционно крупного бизнеса, как США и Германия) маленькие: 5–10 человек. И большинство новинок сейчас разрабатывают именно столь компактные группы.
Но малые фирмы непрерывно разоряются. И так же непрерывно появляются новые, так что общее их число даже растёт. В целом оказывается, что общее число разработчиков на одну новинку почти не зависит от того, где именно они трудятся — в одной большой фирме или во многих малых.
Откопать удачную новинку с каждым днём тяжелее — всё лежавшее на поверхности уже найдено. Каждая новая разработка дороже предыдущей.
Тираж и прибыль
Оказывается, у экономических несчастий, постигших осколки великих империй, причина та же, что и у легендарного сверхгонорара.
Первыми эту причину ощутили книгоиздатели: гонорар хорошего писателя ещё в XIX веке дорос до высот, заслуживающих всяческого почтения.
Если яд обнаруживается — противоядие придумывают немедленно. Начали расти тиражи.
Идея всеобщей грамотности очень гуманна. Но даже гуманизм нуждается в финансовом подкреплении. Книги, отстаивающие массовое образование, печатались особо охотно — зачастую даже на льготных условиях. Ведь они обеспечивали главное, что нужно любой отрасли с изобилием новинок — широкий рынок.
Авторский гонорар значительно превосходит средний доход читателей. Да и жалованье наборщиков — рабочих высококвалифицированных и потому дефицитных — никогда не было скудным. Если все расходы, связанные с созданием книги, вложить в цену считанных экземпляров, эта цена окажется непомерной.
Собственно, убедиться в этом несложно. Для рекламы и коллекций время от времени выпускаются специальные издания тиражом в сотни и даже десятки экземпляров. Их цена даже не всякому коллекционеру по карману.
Но чаще всего тираж поднимают до предела ёмкости рынка. Даже с запасом. Разложите постоянные расходы по сотням тысяч экземпляров, и доля гонорара в цене каждого из них удержится в пределах разумного.
Если ёмкость рынка неясна, первый тираж может быть и скромен. Но все подготовленные печатные формы сохраняют. И допечатывают книги по мере надобности. Расходы на допечатку ничтожны по сравнению с первоначальной подготовкой издания.
Рыночный минимум
По мере удорожания новых разработок производители всё новых товаров прибегают к тому же способу экономии, что и книгоиздатели. Они наращивают объём производства и борются за большой рынок.
Разумеется, не все, кому новинка доступна, её купят. Но те, кто не купит, тоже заняты чем-нибудь полезным. С их помощью смогут заработать нужные деньги те, кто без этой новинки жить не может. И, используя её, помогут тем, кто не купил, заработать на что-нибудь ещё.
Естественно, соотношение цен разработки и серийного производства в разных отраслях — и даже разных изделиях одной отрасли — может отличаться в десятки раз. Казалось бы, желательные объёмы рынка тоже могут быть очень различными.
В конце 1970-х годов группа западноевропейских экономистов заинтересовалась: каковы пределы этого разнообразия? И пришла к парадоксальному выводу: необходимый минимум числа жителей (даже не потребителей!) на рынке, куда выпускается новинка, практически не зависит от характера самой этой новинки. Почти все факторы, влияющие на окупаемость разработки, взаимно компенсируются. Естественно, если цель выбрана правильно и организация труда рациональна. Ведь бесхозяйственность ничем не компенсируешь.
В СССР об этом исследовании написал (в начале 1980-х) только журнал «Наука и жизнь», и то очень кратко. Может, потому никто у нас такого значимого исследования и не заметил. А жаль. Потому что те же учёные выявили, помимо прочего, два фактора, которые не компенсируются и, следовательно, впрямую влияют на окупаемость.
Первый фактор — соотношение средних заработков разработчиков и производителей. Чем дешевле серийное производство, тем заметнее в общей цене доля расходов на новую разработку. Значит, окупить её сложнее.
В социалистических странах оплата разработчиков была относительно ниже, чем на Западе: инженер получал — да и сейчас получает — в среднем меньше рабочего на конвейере. Потому и требуемый рынок у нас процентов на 20–25 меньше западного. А вот если производство автоматизировано, цена изделия вообще определяется почти исключительно стоимостью разработки. Поэтому и автоматизировать выгоднее всего крупносерийное производство.
Второй фактор — общий уровень развития науки и техники. Как уже говорилось, по мере его роста новые разработки дорожают. Следовательно, необходимый минимальный тираж растёт.
В начале века хватало рынка в сотни тысяч человек. Хорватия или Галичина могла бы отгородиться не то что от Австро-Венгрии, а от всего мира (если бы в те времена идея полной таможенной самоизоляции взбрела кому-нибудь в голову). В конце 1970-х создание новинки на Западе окупалось, если её выпускали на рынок не менее чем в 300 миллионов человек. А к середине XXI века, по некоторым оценкам, даже Китаю внутреннего рынка не хватит для технического развития. Правда, сейчас есть надежда на автоматизацию — следовательно, удешевление — труда разработчиков. Но, похоже, задолго до такого принципиального изменения создание единого всепланетного рынка окажется экономически необходимым.
Рыночный минимум
По мере удорожания новых разработок производители всё новых товаров прибегают к тому же способу экономии, что и книгиздатели. Они наращивают объём производства и борются за большой рынок.
Разумеется, не все, кому новинка доступна, её купят. Но те, кто не купит, тоже заняты чем-нибудь полезным. С их помощью смогут заработать нужные деньги те, кто без этой новинки жить не может. И, используя её, помогут тем, кто не купил, заработать на что-нибудь ещё.
Естественно, соотношение цен разработки и серийного производства в разных отраслях — и даже разных изделиях одной отрасли — может отличаться в десятки раз. Казалось бы, желательные объёмы рынка тоже могут быть очень различными.
В конце 1970-х годов группа западноевропейских экономистов заинтересовалась: каковы пределы этого разнообразия? И пришла к парадоксальному выводу: необходимый минимум числа жителей (даже не потребителей!) на рынке, куда выпускается новинка, практически не зависит от характера самой этой новинки. Почти все факторы, влияющие на окупаемость разработки, взаимно компенсируются. Естественно, если цель выбрана правильно и организация труда рациональна. Ведь бесхозяйственность ничем не компенсируешь.
В СССР об этом исследовании написал (в начале 1980-х) только журнал «Наука и жизнь», и то очень кратко. Может, потому никто у нас такого значимого исследования и не заметил. А жаль. Потому что те же учёные выявили, помимо прочего, два фактора, которые не компенсируются и, следовательно, впрямую влияют на окупаемость.
Первый фактор — соотношение средних заработков разработчиков и производителей. Чем дешевле серийное производство, тем заметнее в общей цене доля расходов на новую разработку. Значит, окупить её сложнее.
В социалистических странах оплата разработчиков была относительно ниже, чем на Западе: инженер получал — да и сейчас получает — в среднем меньше рабочего на конвейере. Потому и требуемый рынок у нас процентов на 20–25 меньше западного. А вот если производство автоматизировано, цена изделия вообще определяется почти исключительно стоимостью разработки. Поэтому и автоматизировать выгоднее всего крупносерийное производство.
Второй фактор — общий уровень развития науки и техники. Как уже говорилось, по мере его роста новые разработки дорожают. Следовательно, необходимый минимальный тираж растёт.
В начале века хватало рынка в сотни тысяч человек. Хорватия или Галичина могла бы отгородиться не то что от Австро-Венгрии, а от всего мира (если бы в те времена идея полной таможенной самоизоляции взбрела кому-нибудь в голову). В конце 1970-х создание новинки на Западе окупалось, если её выпускали на рынок не менее чем в 300 миллионов человек. А к середине XXI века, по некоторым оценкам, даже Китаю внутреннего рынка не хватит для технического развития. Правда, сейчас есть надежда на автоматизацию — следовательно, удешевление — труда разработчиков. Но, похоже, задолго до такого принципиального изменения создание единого всепланетного рынка окажется экономически необходимым.
Оргвыводы
С удорожанием разработок создание единого европейского рынка стало неизбежным. В странах Западной Европы, заключивших Маастрихтские соглашения, живёт немногим больше 300 миллионов. Разделяясь границами и таможнями, они просто разорились бы. Сразу после — хотя, конечно, не только вследствие — публикации столь неожиданных результатов экономического исследования началось преобразование Европейского экономического сообщества в Европейский союз.
США до недавнего времени не имели проблем с рынками — тамошние разработки ценились во всём мире. Но единая Европа может себе позволить от США отгородиться — хотя бы до тех пор, пока минимальная приемлемая численность жителей единорыночного региона не превысит её население. И американцы приняли профилактические меры. Одновременно с европейскими переговорами начались заокеанские. В декабре 1992-го заключён договор о создании Североамериканской Зоны Свободной Торговли — НАФТА (Northern American Free Trade Area — NAFTA). В неё вошли Канада, США, Мексика. Жителей в регионе несколько больше необходимых 300 миллионов, и они могут спокойно смотреть в ближайшее будущее.
И на противоположных меридианах экономические законы те же. Саммит АСЕАН в ноябре 1999-го решил к 2015-му году создать и в рамках этого регионального объединения (с населением 500 миллионов!) единый рынок.
У советских собственная гордость
Впрочем, сделаны оргвыводы и в местах, до недавнего времени противоположных Западу не географически, а экономически. Через каких-то десять лет после массового объединения капиталистов необъятный социалистический рынок изрезан на клочки. Даже самый крупный из них — Россия —меньше минимума, необходимого для самостоятельного выживания.
Добиться, чтобы слияние на Западе сопровождалось делениями на Востоке, оказалось несложно. Немного злокачественной заразы национализма, немного бездумной социальной демагогии — и в трещины общества вбито достаточно клиньев.
Правда, народы вовсе не горели желанием самоизолироваться. Дезинтеграция социалистического лагеря — и самоликвидация СЭВ, и распад Югославии, и разделение СССР, и развод Чехословакии — сопровождалась мечтой немедленно войти в Европейское экономическое сообщество.
К сожалению, «немедленно» не получается. Не с чем нам туда входить.
Качество чешской продукции — недосягаемый образец для Румынии. Об эстонском качестве до сих пор ходят легенды на Украине. Но по меркам Европейского союза все образцы доблестного социалистического труда не заслуживают даже упоминания в перечне потенциальных конкурентов.
Слияние Германии показало: 40 лет социализма даже немцев отучили работать. Что уж говорить про наши 75 лет борьбы со светлым будущим!
Так что никому в мире, кроме самих себя, мы не нужны.
Правда, СССР мог в принципе обойтись и без восточноевропейского рынка. В зените могущества страна насчитывала 300 миллионов жителей. А необходимый минимум — с учётом дешевизны отечественных разработчиков — примерно 250 миллионов. Советский рынок был как раз достаточен для советских новинок. Оставался даже некоторый запас на предстоящий технический прогресс.
А на мировой рынок нам, увы, ещё многие годы не прорваться. Потому что его требования мы пока не изучили. Когда мы в них разберёмся? Когда научимся удовлетворять? Даже то, что сделано явно выше мирового уровня — например, космические технологии — мы всё ещё не умеем продавать.
Есть, конечно, и старые, уже разработанные, товары. Но на мировом рынке из таких товаров в дефиците разве что сырьё — в первую очередь нефть и газ — и продукция экологически грязных производств (впрочем, металлы и химические удобрения — также всего лишь сырьё для современных технологий). Поэтому из промышленных республик былого Союза имеет пока шансы не разориться лишь Россия. Выручкой от экспорта сырья она может даже поддерживать своих учёных и конструкторов, пока те научатся работать не на министерства, а на рынок.
Правда, особо рассчитывать на это тоже не стоит. В начале 1970-х профессор экономики Джулиан Саймон объяснил, почему цена сырья не может долго держаться высокой. Если товар дорог, рано или поздно придумают способы обойтись без него. Падает спрос — товар дешевеет. Intel может взамен устаревшего Pentium II выбросить на рынок модернизированный Pentium III. А нефть не модернизируешь. Потому и брежневский «золотой век» длился всего лет десять — пока Запад не снизил вдвое потребление нефти, подорожавшей от войн на Синайском полуострове. И нынешняя российская стабильность вряд ли надолго. Ведь и в основе кризиса 1998-го года было очередное подешевение нефти.
А остальные, несырьевые, республики шансов на самостоятельное выживание не имеют. От Союза их изолировала национал-коммунистическая власть. На мировой рынок выставить практически нечего. Для внутреннего рынка в 10 (Белоруссия) или даже 50 (Украина) миллионов человек разрабатывать новинки невыгодно. Так что заводы обречены гнать старьё. И рано или поздно остановятся вообще, ибо конкурировать с новинками, приходящими из цивилизованного мира, не смогут.
Что делать
Отто Эдуард Леопольд князь фон Бисмарк унд Шёнхаузен знаменит множеством славных дел и мудрых слов. Но, возможно, дольше всего проживёт его фраза: «Неучастие в политике не освобождает от её последствий».
Отечественные промышленники чаще всего стараются держаться от политики подальше. На немногих активистов смотрят как на белых ворон, называют олигархами. Оно и понятно. В России политика с незапамятных времён подминает под себя экономику, что, собственно, и нашло концентрированное выражение в социализме. Естественно, экономика пытается уйти в сторону от политики — в надежде, что та на неё не наступит.
Увы, догоняет и наступает вновь и вновь. Вот и распад социалистического рынка казался поначалу чисто политическим, экономику не задевающим. Промышленники надеялись по-прежнему обмениваться сырьём и полупродуктами. Правда, немалая доля обмена раньше обеспечивалась не взаимной выгодой, а строгим приказом. Но и выгодных связей хватало, чтобы глядеть в будущее с оптимизмом.
Даже таможенные стены, в лихорадочном темпе воздвигнутые новыми политиками, оказались проницаемыми. Инерция накатанных связей пробивает их. Особенно если на практике установлено, кому сколько платить.
Но у новшеств нет ни опыта, ни инерции. Для них таможенные барьеры несравненно выше. И малость рынка каждой отдельной новорождённой страны гарантирует застой в её промышленности.
А отечественная традиция давления политики на экономику делает экономическую интеграцию без политического воссоединения неустойчивой. Следовательно, если промышленники не хотят смириться с застоем, им придётся вернуться в политику, вспомнить, что она, по словам Ульянова, концентрированное выражение экономики.
К сожалению, в нашей нынешней политике идею единства монополизировали левые. Те, чья власть гарантирует экономике паралич куда хуже нынешнего. Потому что левые во всём мире ставят цели, недостижимые без растраты накопленных обществом резервов. А у нас резервы уже растрачены.
Правые же группировки за политическим воссоединением не гонятся. По их понятиям, надо сперва построить рынок в каждой стране — а потом уже невидимая благодетельная рука этого рынка сама перечеркнёт границы. Вроде бы привлекательно — хотя бы тем, что специально никому стараться не надо. Только рынка в нынешних экономических «клетушках» не построить. На Западе-то рынок возникал в те времена, когда всё новое окупалось даже при штучном производстве (разрабатывалось дёшево, а изготовлялось дорого). Нынче же рынку нужны сотни миллионов граждан.
Придётся промышленникам создавать новые партии. Рыночные и объединительные одновременно.
Конечно, единение должно быть разумным.
Скажем, прибалтийские республики предпочитают западный рынок восточному. Основная часть их промышленности создана в расчёте на советскую экономику. Потому её сохранение мало кого волнует. Большей части тамошнего населения роль аграрных провинций Скандинавии вполне по вкусу.
Да и нефтяные эмираты — Галичина, Туркмения, Чечня — в Союз не рвутся. Правда, от эмиратов там скорее стиль правления, чем богатство: запасы нефти скромные (а в Галичине нефть вообще высокопарафинистая — для химии неплоха, а на топливо не годится). Зато население тоже скромное — и по численности, и по потребностям. Благополучия при разумной — без политических амбиций — торговле сырьём хватит на долгие годы.
Но основная часть былого Союза столь насыщена промышленностью, что без неё погибнет. Потому и без воссоединения не выживет.
Да и страны покойного СЭВ тоже достаточно промышленные — значит, нуждаются в обширном рынке. И политики там достаточно разумны, чтобы убедиться, что восточный рынок для них может быть гостеприимнее западного. Если не станем вновь сопровождать экономическую интеграцию политическим давлением, добьёмся многого.
Тем более что политическое давление чаще всего направляется не куда полезнее, а куда легче. Например, сейчас Россия объединяется с Белоруссией. Дешёвых рабочих рук добавляется при этом несравненно больше, чем разработчиков. Значит, существующую продукцию выпускать будет выгоднее, а вот создавать новую ещё сложнее. С точки зрения перспектив развития главное, что нужно России — единый рынок с Украиной. Даже если политики наших стран продолжат свои споры до скончания века.
Политическая структура, добивающаяся единства, сама должна быть единой. Сейчас такая структура, пожалуй, одна — союз промышленников и предпринимателей (СПП). Кстати, на Украине его несколько лет возглавлял нынешний президент страны Кучма. Глава российского СПП Вольский, пожалуй, несколько менее авторитетен.
К сожалению, СПП пока ведёт себя как довольно заурядная лоббистская контора. В каждой из стран он отстаивает сугубо местные интересы. И борется со следствиями экономического кризиса, а не с его причинами. А о согласовании через этот союз интересов промышленников и предпринимателей разных стран давно уже и речи нет.
Сумеет СПП или какая-нибудь иная действующая политическая сила возглавить реальную работу по воссоединению (экономическому, а по мере надобности и политическому) — хорошо. Нет — придётся создавать что-нибудь новое. Но без просторного рынка никакой промышленности не выжить. Стало быть, придётся промышленникам организовать соответствующую политику. Как концентрированное выражение экономики.
Впервые опубликовано (с сокращениями) в журнале «Промышленность России» № 4/2000. © 2000.02.24.17.55, Анатолий Вассерман Перепечатка без предварительного согласия (но с последующим уведомлением) автора допускается только в полном объёме, включая данное примечание.
Оглавления тем: | Текущей; | Объемлющей. | Прочие любимые места в Интернете.